Журнал "Вокруг Света" №10  за 1997 год - Вокруг Света

— Эрхард, а что ты делал сегодня? И как оказался в «Бали-Хаи»?

— Я бываю здесь почти каждый вечер, — ничуть не удивившись моему вопросу, сказал художник. — Но сегодня меня задержал здесь дождь.

Художник сказал мне, что он закончил картину, потом, как обычно, навестил Жаклин — принес ей продукты, а вечером заглянул в «Бали-Хаи». Там-то его и застали... дождь и я; после клуба он собирался домой — в поселок Махарепа — это на северо-восточной оконечности бухты Кука, на мысе Паво; там он снимал мансарду, служившую ему и домом, и мастерской, в «фаре» одного достойнейшего человека по имени Френсис Коуэн. Это имя, увы, мне ничего не говорило... Ну и, наконец, на ночь Эрхард Лакс собирался почитать «Робинзона Крузо». Уловив на моем лице удивление, художник объяснил:

— Я перечитываю эту книгу каждый год. Начинаю с первого дня Нового года. И читаю себе понемногу.

— Ты что, раньше никогда не читал «Робинзона Крузо»?

— Ну конечно, читал, — сказал художник и рассмеялся. — О, это отдельная история, — отдельная и долгая. — Эрхард пронзил меня пристальным взглядом. И, помолчав, отрешенно прибавил: — Это было очень давно. Так я узнал историю моего нового знакомого.

Он родился сорок семь лет тому назад в немецком городке Хильдесгейме, под Ганновером. Родился с необоримой страстью к странствиям.

Вот и пустился он в свой неочерченный путь — было это в конце шестидесятых. И не привычным способом — на машине или поезде, или пешком — а в средневековой повозке, запряженной парой лошадей. С собой в путь он взял верного Уголька, черную как смоль овчарку. Эрхард колесил по Европе, писал полотна, продавал их по дороге и таким способом зарабатывал на жизнь. Так, покуда повозка не достигла пределов Франции.

Зима во Франции тогда выдалась на редкость морозная. Пришлось продать повозку с лошадьми и возвращаться в Германию уже поездом.

Дома Эрхард Уголька оставил родителям и подался в Штаты. Оттуда — в Бразилию. Из Бразилии — снова в Штаты. Пересек их с востока на запад — где пешком, где автостопом. По прибытии в Калифорнию выгодно сбыл написанные по пути полотна. Намерзшись вконец во Франции, он сказал себе; «Ежели куда дальше и отправлюсь — только в теплые края». Сказано — сделано. И — прямиком на «очарованные» Гавайи.

На Гавайских островах судьба свела Эрхарда Лакса с компанией беспечных и очень богатых молодых американцев из Сан-Диего. И те предложили Эрхарду отправиться с ними на яхте на самые отдаленные острова Полинезии. «Ты увидишь то, прекраснее чего нет на свете», — уговаривали они его. Но Эрхард был не из тех, кого надо было уговаривать. Он согласился — кто же от подобного предложения откажется!..

Вот таким образом Эрхард Лакс и попал на острова Самоа. А дальше... он сам расскажет об этом...

«Мало-помалу яхта подошла к архипелагу Туамоту. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось одиночества — на каком-нибудь атолле: может, я устал от непрекращающегося веселья, а может, еще почему... Словом, захотелось — и все тут. В ответ друзья только пожали плечами — возражать или отговаривать не стали. И высадили меня на первом попавшемся атолле. Им оказался Ниау. На белый коралловый песок острова я ступил с радостью. С собой прихватил сумку с пожитками, палатку, холсты, картон, этюдник с красками. Ну и кое-чего из провизии да воду — недели на две. Друзья же пошли дальше — на Таити. И обещали вернуться через неделю-другую. Но так и не вернулись...

В это самое время через архипелаг Туамоту прошел ураган. И они, верно, не решились возвращаться в опасные воды. Однако почему они не предупредили спасателей на Таити, это было ведомо одному лишь Господу Богу. Я же этого так и не узнал. Иными словами, меня попросту бросили на необитаемом острове.

Прошла неделя, другая... а долгожданного паруса на горизонте нет как нет. Вышли все продукты, опустели канистры с водой. Каждую ночь я разжигал костер — но все тщетно. Днем кружил по берегу как очумелый и все смотрел на море... А питался... Господи, чего я только не ел — и все только сырое: крабов, моллюсков, рыбу. С рыбой было сложнее: у меня не было ни сети, ни удочки. Так что приходилось ловить ее руками. А ты попробуй полови руками-то. Вот-вот... Потом, какая рыба годится в пищу, а какая нет, я, понятно, не знал. Кстати, тогда я убедился, что сырая рыба и впрямь утоляет жажду. Пил же я только молоко кокосовых орехов — пресной воды на Ниау не было и в помине.

Ничто уже не радовало меня — ни солнце, ни море, ни пальмы, ни фантастические закаты, какие могут быть только в Южных морях. Краски и кисти я и вовсе забросил — не до того. Словом — беда. Меня ждал печальный конец. Но вот однажды я полез в сумку — сейчас уж и не вспомню зачем. И там, на самом дне, среди кучи всякого хлама, наткнулся на него... «Робинзона Крузо» Даниеля Дефо! Как он оказался в сумке — ума не приложу... В общем, только благодаря ему я и выжил. Он стал для меня чем-то вроде Библии.

Только много дней спустя на Ниау зашла полинезийская шхуна — «гоэлетта». Это были ловцы жемчуга — паумоту (паумоту — коренное население островов Туамоту) — с атолла Анаа. Я встречал их со слезами на глазах… Туземцы смотрели на меня с жалостью. Еще бы: я был изможден, обожженная на солнце кожа свисает лоскутами. Туземцы забрали меня с собой на Анаа. И я прожил с ними еще месяц — пока не пришел в себя. Плавал от атолла к атоллу, ловил жемчуг и рыбу. Я благодарен моим спасителям за все. И каждый год, зимой, навешаю их там — на Анаа. «Спасители» же переправили меня на Таити. И там я узнал, что закадычных моих гавайских друзей давно простыл и след. Только вот на Таити мне пришлось не по душе — и я перебрался на Муреа, в бухту Кука».

С тех пор минуло двадцать три года. А Эрхард Лакс так и остался на острове Желтой Ящерицы — навсегда. На жизнь он, ясное дело, зарабатывал кистью. Полотна Лакса понравились хозяину частной галереи в Папеэте — и тот стал его постоянным покупателем. По-другому говоря, художник Эрхард Лакс из далекого Хильдесгейма жил на Муреа безбедно и чувствовал себя вполне счастливым. И каждый год — в Новый год — снова и снова раскрывал «Робинзона Крузо»... чтобы еще и еще раз пережить приключение на крохотном атолле Ниау — в «архипелаге Опасном». Приключение, едва не стоившее ему жизни.

— Ты где остановился? — вдруг спросил Эхард. — Где ночевать-то будешь? — уточнил он.

Я растерянно пожал плечами. И Эрхард усмехнулся с укоризной:

— Ночевать под пальмами не советую. Промокнешь и продрогнешь... Вот что, отвезу-ка я тебя в отель «У бухты Кука». Это рядом. Он и недорогой...

Мы покинули клуб «Бали-Хаи», сели в шустрый «мехари» (мехари — скаковой верблюд), как ласково называл свой маленький джип художник, и вскоре были на месте...

Мы расстались. Эрхард Лакс обещал заехать за мной утром, предварительно договорившись с Жаклин Литег о встрече. И я остался один. Сегодняшний день безвозвратно ушел от меня, чтобы вернуться днем завтрашним.

Эрхард Лакс опаздывал. Он сказал, что будет в девять. Но его почему-то не было.

Я встал очень рано. Нет-нет, меня никто не потревожил. Меня подняла тишина. Мертвая. Абсолютная. Неожиданная. Даже прибой, гулко рокотавший далеко на рифе, казался необходимой частью этой тишины.

Я вышел из отеля и направился к берегу бухты, и там мне открылось то, что вчера темнота скрыла от меня. Под раскалившимся добела солнцем, размывшим небесную синеву, зеленели, уходя вдаль и тесня друг друга, изумрудные громады гор: Ротуи, Моуапута и за нею — величественная Тохиеа, перед которой, будто склонясь в почтении, проглядывал среди зияющих чернотой провалов знаменитый Бельведер. И все это — над поблескивающей бирюзовой водной гладью, обрамленной частоколом пожелтевших пальм, гнущихся под тяжестью крупных плодов. Ни ветерка, ни облачка, ни капли дождя... Покой... Нет, я не привык к такому, потому как ничего подобного никогда прежде не видел. И это меня настораживало. Даже пугало.

После легкого завтрака, завершенного чашечкой таитянского кофе, прелесть которого, не попробовав, не оценить, я нервничая и то и дело поглядывая на часы, ходил взад-вперед возле стойки портье, расположенной с наружной стороны отеля, на веранде.

— Ну что, так и не пришел твой приятель? — участливо спросил меня портье и осклабился.

Это был тот самый ночной портье-таитянин, который с широкой улыбкой, полоснувшей его смуглое лицо от уха до уха, накануне торжественно и важно вручил мне ключ от номера — как если бы это был ключ от острова.

Постояльцы отеля уже растворились во всепоглощающей зелени острова, гостей не ожидалось, так что портье особенно делать было нечего. Впрочем, как и мне. И мы разговорились. Портье представился: «Жорес». Жореса, лишенного общения за ночь, буквально прорвало. Рассказав мне обо всем на свете — что было и чего не было — он сказал:

— Тебе надо бы побывать еще в бухте Опуноху. Она там, за Ротуи, — портье махнул рукой в сторону изумрудной глыбы, вздымавшейся на западном берегу бухты Кука.